Герои Коми: Рафаил Моисеевич Холодов
Продолжается Год героев Коми, и сегодня хочется вспомнить ещё одного актёра и режиссёра нашего театра 1946–1953 годов — Рафаила Моисеевича Холодова (18.02.1900 — 21.07.1975). Его судьба тесно связана с судьбой артистки Валентины Токарской — ещё до попадания в Воркуту Валентина Георгиевна дважды спасала ему жизнь. Сначала это случилось в немецком плену, затем — в Вологодском пересыльном лагере. А потом, счастью для них обоих, заявка на этих артистов пришла из Воркутинского театра…
Рафаил Моисеевич Холодов родился в Ростове-на-Дону 18 февраля 1900 года в еврейской семье, фамилия при рождении — Цеймах. В начале 1920-х работал в ростовском театре «Театральная мастерская». В 1925 г. переехал в Ленинград, где стал работать в театре «Балаганчик». В 1927-м переехал в Москву и поступил в Театр сатиры. В том же году женился. Рафаил Моисеевич принадлежит к первой плеяде звёзд московского Театра Сатиры, основанного в 1924 г. Р. М. Холодов успел проработать в нём 14 лет. А потом началась война, которая позже получит название Великой Отечественной, а с ней и мытарства Рафаила Моисевича, которые продлятся долгие, труднейшие 12 лет…
Как мы помним, Р. Холодов служил в Театре сатиры с 1927-го. В 1936-м, после закрытия московского Мюзик-холла, в эту труппу поступила и Валентина Токарская. Уже осенью 1941-го оба они с ещё двумя артистами Театра сатиры вошли в состав одной из первых фронтовых артистических бригад, отправились в действующую армию. И тут пора дать слово Валентине Георгиевне: о том периоде она оставила очень много воспоминаний.
«Сначала на фронт поехал Хенкин. Возвращается и говорит: «Боже мой! Там затишье. Никто не стреляет». Действительно, какое-то время под Москвой так и было. А здесь мы каждый вечер ездили на дачу Театра сатиры в Зеленоградское, так как очень боялись бомбежек, которые начинались ежевечерне ровно в 11 часов. Немцы в этом отношении были очень пунктуальными. Так вот, Хенкин приехал с фронта и стал нас агитировать: «Сидите тут, терпите. А жизнь-то там! В лесу тихо, мирно, слушают, угощают». И мы поехали… В нашей бригаде были: (Яков — Авт.) Рудин, (Рафаил — Авт.) Корф, Холодов и я — з Театра сатиры, из цирка — братья Макеевы и Бугров, из Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко — два певца, Мирсков и Полишина… Директор ЦДРИ и пианист (причем пианист совершенно напрасно поехал, так как пианино не было, а он при бомбежке погиб). Всего — 13 человек. И выехали мы 13 сентября. На каждого выдали по 13 рублей суточных. Номер бригады тоже был 13. Помню, мы смеялись над этим роковым совпадением, не зная, что жизнь наша уже раскололась пополам — на до и после этого дня. Долгие десять лет я буду ждать возвращения в свой родной дом, в комнату с окнами в Оружейный переулок. А Рудин и Корф не вернутся никогда — пропадут без вести…
Прибыли мы в 16-ю армию Рокоссовского. Поставили два грузовика — наша импровизированная сцена. Выступали в лесу. И действительно, до второго октября было тихо. А второго вдруг появились самолеты, а третьего нам из штаба сказали: «Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в 20 армию, в тыл?» Мы молчали. Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А (Рафаил Григорьевич — Авт.)
Корф, самый старейший из нас (ему было 48 лет — Авт.), самый мудрый, заслуженный, говорит: «Неудобно как-то… Что ж мы уедем… Мы уже деньги получили, свой месяц доработаем и тогда поедем». И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает: мхатовцы повернули домой и хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то, вроде как домой. Но из кольца вырваться мы уже не смогли. Корф и Рудин погибли, Холодов был два раза ранен в ногу. Остальные растерялись во время обстрела».
Словом, из окружения артисты не вырвались. Они пытались прорвать его и выйти к своим, скитались по лесам и деревням. В итоге два артиста, Корф и Рудин, погибли, в живых остались лишь Токарская и Холодов, которого Валентина страстно любила. Им пришлось из лесов выйти на жилые территории, занятые фашистскими захватчиками, а там регистрироваться в управе Вязьмы и просить разрешения кормиться своей профессией. Так они попали в плен. Немцы, узнав, что перед ними артисты, предложили выступать им уже для фрицев. Токарская согласилась под страхом смерти, да и в поисках элементарного пропитания выступать перед фашистами. Артисты сколотили новую актёрскую бригаду, сделали небольшую концертную программу и выступали на захваченной территории.
Ещё немного прямой речи самой Валентины Георгиевны — с того момента, как им всё-таки пришлось выйти из лесов на жилую территорию, оккупированную немцами: «В конце концов собралось нас человек пять: мы с Холодовым и трое из цирка — Макеев с женой и клоун Бугров. Вот тут-то опять в мою жизнь ворвался голод. Копали мерзлую картошку. Старушка, которая нас сначала приютила, теперь выгнала: «Надоели вы мне тут! Сидите у меня на шее! Нечем мне вас кормить, убирайтесь!» Пошли на другую квартиру. А когда вывесили объявление о всеобщей регистрации в управе, мы решили сказать, что работаем артистами — есть же театр в городе. Можно и с концертами выступать, хоть что-нибудь заработаем. Зарегистрировались. На следующий день пришел немец русского происхождения — из тех, кто уехал сразу после революции — и предложил показаться ему, представить возможный репертуар. Мы говорим, что нам и надеть-то нечего. «У нас здесь склады есть. Мы дадим вам записку, берите, что найдете». Пошли мы на склад, а там уже кроме марли ничего нет. Я себе подобрала какие-то трехкопеечные босоножки, Валя Макеева помогла сшить из марли бальные платья. Случайно встретили в Вязьме танцевальную пару Платоновых, которая тоже с бригадой попала в окружение. Вместе с ними сделали небольшую концертную программу. Я пела французскую песенку, которую исполнял Мартинсон в «Артистах варьете», Макеев играл на гитаре. А Холодов был страшно цепким к языкам, поэтому он немецкий уже почти освоил и вел у нас конферанс. Выспрашивал, какие у них шутки, выяснял особенности их юмора. Под конец мы все хором пели «Волга-Волга, мать родная» — эту песню они знали. Посмотрели нас и разрешили выступать. Немцы отнеслись к нам доброжелательно, со временем мы даже подружились. Они приходили к нам в гости, сочувствовали. Эти немцы были прекрасны. Это были первые немцы, которые шли воевать, красивые, высокие. Один из них как-то показал нам портрет Ленина — дескать, он партийный, но скрывает. Приносили хлеб, какие-то продукты. Вскоре весь этот цвет погиб, остались хлюпики.
В конце концов, к нам присоединился немец-артист, знаменитейший берлинский конферансье Вернер Финк, взял над нами шефство. Его призвали в армию и самым откровенным способом пользовались его популярностью: достать бензин, боеприпасы и так далее. Отказать ему никто не мог — как наш Хенкин. Этот Вернер Финк съездил в Берлин, привез мне концертное платье, Вале Макеевой — аккордеон и ксилофон, Макееву — саксофон. А клоун Бугров был у нас за аккомпаниатора — сидел за роялем. Ну и примкнувшая к нам балетная пара. Такая у нас сколотилась бригада. С Финком было хорошо. Он устроил нам паек, и раз в день мы получали пищу. Выступали и в русском театре для русской публики, получали русские деньги. Купили теплую одежду. Потом Финк уехал в Берлин и не вернулся. Мы решили, что его арестовали, так как он ничего и никого не боялся, болтал что хотел и ругал Гитлера».
Затем началось немецкое отступление: Смоленск, Могилёв, Гомель, Барановичи — всё дальше и дальше, до самой Германии, где Валентина Токарская и Рафаил Холодов выступали перед русскими военнопленными, расселёнными в небольших городках и занятыми на сельхозработах. Так с октября 1941 по 1944 года вынужденно, для получения пропитания, выступали перед немцами, а потом перед советскими пленными. Вот ее собственные слова:
«И погнали нас в Смоленск, затем в Могилев, в Гомель, в Барановичи, а потом все дальше и дальше до самой Германии. Там нас устроили в учреждение под названием «Винета», где работали все иностранные артисты, выступая перед своими соотечественниками. Нам дали небольшой джаз-оркестр. Я и Холодов делали вдвоем всю программу для наших военнопленных, которые были расселены в небольших городах и работали по хозяйству на владельцев земель. Война шла к концу…».
Холодов тогда ей говорил: «Держись сама и остальных поддерживай, старайся, от нас зависит как люди свои последние часы проживут, не хочется, чтобы в уныние впадали. Изменить мы с тобой ничего не можем, но долг наш артистический радость людям дарить, вот его выполнять и будем».
В тот период Токарская спасла своего жизнь своему коллеге — она закопала его паспорт на имя Рафаила Цеймаха, и весь плен он благодаря ей прошел как донской казак Роман Холодов. Но не всё тут было гладко. Снова обратимся к воспоминаниям артистки:
«В конце войны на Холодова кто-то все-таки донес, что он еврей. Его пришли арестовывать. К тому времени мы с ним были уже, по сути, мужем и женой. На все мои вопросы отвечали: «Не ждите, он не вернется». Я тут же начала бешено действовать: одну свою знакомую русскую девушку, очень хорошенькую, говорящую по-немецки, попросила мне помочь разузнать, где он, что может сделать для него жена. Наконец выяснили, что Холодов в больнице. А попал он туда, потому что был жестоко избит, избит до полусмерти, до неузнаваемости. Начала подавать бесконечные петиции, пыталась убедить их, что Холодов русский, просто он был прооперирован в детстве, что он по происхождению ростовский донской казак. Этой же версии придерживался и Холодов — мы ее заучили еще в Вязьме. В конце концов мы привели двух так называемых свидетелей — одну старую актрису из Смоленска и эстрадника из Москвы Гарро (все почему-то в Берлин попали). Они засвидетельствовали, что знали деда и бабку Холодова, его родителей, что он самый настоящий донской казак — слава Богу, у немцев смутное представление о казачестве! И в апреле 45-го его все-таки выпустили».
А вот как вспоминает В. Г. Токарская о возвращении из плена на родину: «Победу я встретила в Польше, в вонючем подвале. Мы уже ехали в грузовике по направлению к нашей границе. На ночь мы остановились в каком-то польском городе, и вдруг повсюду началась стрельба. Я, конечно, побежала в подвал. Любопытный Холодов пошел посмотреть, в чем дело. Вернулся: «Выходи! Это наши палят в воздух. Победа!» Так закончилась война. И вы думаете, нас отпустили домой? Нет. Мы должны были обслуживать своим искусством тех, кто возвращался в Россию. Пока они ожидали транспорт, пока их допрашивали — где были, что делали, — мы давали концерты. Так и просидели в Загане до ноября. Уезжая, получили премии: Холодов — пианино, а я — аккордеон. Правда, пианино пришлось отдать в Бресте какому-то начальнику, чтобы он нас посадил в вагон, так как сесть в поезд было невозможно — ехали на крышах».
Когда проезжали мимо Вязьмы, Рафаил предложил Валентине: «Нам с тобою обязательно сюда приехать нужно будет, чтобы теперь уже, когда наши немцев победили, концерт в этом городе дать. Жители нас от голода спасали, за наши песни и сценки краюшку хлеба, последние клубни картошки отдавали. Нужно приехать». Однако артисты не могли представить, что вернуться в Вязьму не получится. Они ехали в Москву, но не знали, что уже издан указ о том, что люди, побывавшие в плену, приравниваются к дезертирам и предателям…
Токарская и Холодов вернулись в белокаменную в ноябре–декабре 1945 г. Снова слово самой актрисе: «Приехали в Москву, сразу пришли в Театр сатиры. Труппа была в Иркутске. Нас приняли замечательно: «Слава Богу, вы вернулись! Бедные вы, бедные! Представляем, что вы пережили… Подождите работать — мы вас на курорт отправим, в санаторий — отдохнете». На следующий день нас арестовали».
Да… У Холодова паспорта не было — мы помним, что документ на имя Рафаила Цеймаха Токарская закопала в самом начале войны. А сама она сдала свой паспорт в милицию на прописку… и не успела выдохнуть, как за ней приехал «черный воронок». Незамедлительный обыск, арест, Лубянская тюрьма.
Возобновились допросы и новые обвинения. В обвинении Токарской и Холодову «тройки» по ст. 58.3 УК СССР фигурировали контакты с иностранным государством, находившимся с СССР в состоянии войны, и пособничество врагу. Как пишет в своих воспоминаниях «58 с половиной» кинодраматург Валерий Фрид, поводом послужил донос одного из военных корреспондентов, в чьи руки попало фото, где Токарская и другие артисты снялись вместе с власовскими офицерами.
Так Валентина Токарская получила срок — 4 года ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Рафаилу Холодову за те же «деяния» дали пять лет.
Вот вновь прямая речь самой Токарской — о периоде следствия: «Следователь говорит стереотипную фразу: «Ну, расскажите о ваших преступлениях» Каких преступлениях? О чем он? Что я могла в плену сделать? Я же не героиня. Партизан искать? Я не знаю, где они могли быть. Ни одного партизана в глаза не видела. Кушать мне как-то надо было, у меня есть профессия, вот я этой профессией и занималась, чтобы не умереть с голоду. Так я и отвечала на допросах: «Если виновата, значит виновата» — тихо, мирно себя вела, во всем с ними соглашалась. Суда не было, была тройка. Приговорили к четырем годам — самый маленький срок. Все так и говорили — значит, ни за что. А Холодову дали пять лет, потому что ершился: «Как же вам не стыдно? Я столько вытерпел! Меня били!» Ему в ответ: «Но ведь отпустили же? Милый, так просто не отпускают! Не может быть, чтобы тебя не завербовали». Ну и докричался до того, что получил лишний год. Конфискации имущества у меня не было. Одному из тех, кто проводил в моей квартире обыск, приглянулся мой аккордеон, и он в надежде на конфискацию его забрал. Теперь же, когда меня привезли на вокзал для отправки на этап, этот человек прибежал к поезду и притащил мой аккордеон».
По этапу Токарскую повезли в точку Печорлага — в лагерь в Вологде. Вот как, по ее словам, это было: «Поехали. Ехали в страшном вагоне со сплошными нарами. Кормили только селедкой с хлебом — так почему-то было принято. В уборную не пускали. В Вологде посадили в пересыльную тюрьму, набили нами большие пустые комнаты. Воровки тут же украли у меня еду и теплую одежду, остался только аккордеон, потому что из рук не выпускала. Увидев его, начальство обрадовалось: «Будешь для нас играть!» — «Но я не умею. Я только на рояле играю». — «Ничего-ничего, все наши музыканты такие!» Так и оставили меня в этом маленьком лагере, отправили на общие работы — стоя по пояс в ледяной воде, вытаскивать на берег огромные бревна, которые приплывали по реке. После такого непривычного времяпрепровождения я приходила и падала без сил. Но одна женщина-врач устроила меня в санчасть медсестрой — все-таки полегче. Научила выписывать по-латыни лекарства, ставить клизмы и даже делать подкожные впрыскивания».
Там же, в вологодском пересыльном лагере, она искала — и нашла Рафаила Холодова, которому по той же статье дали пять лет лагерей. Вот опять её слова: «Перед тюрьмой был двор, где ожидали дальнейшей участи приехавшие эшелонами из Москвы. Я каждый день туда бегала посмотреть, не привезли ли Холодова. И дождалась. В один из летних солнечных дней 46-го я увидела его, сразу же узнала, хотя сидел он ко мне спиной, в облезлой шубе, бритый наголо и печальный. «Сиди тут, — говорю я ему, — никуда не уходи! Я сейчас!» (будто от него зависело, где сидеть, куда идти). Сама побежала к начальнику лагеря объяснять, что мой муж приехал, что он режиссер и такую им художественную самодеятельность сделает, какой свет не видывал. Что его нужно скорее снимать с этапа и придумать для него какую-нибудь должность. И лагерное начальство сняло Холодова с этапа, они засуетились и оставили его заведующим этой самой самодеятельности. Так судьба опять свела нас вместе. Я тогда работала в санчасти, а Холодов в «придурках» ходил. Числился он на службе в конторе, но дела для него в лагере так и не нашли. Где-то раздобыл гитару, трубу, плюс мой аккордеон — вот такой оркестр организовал. А вскоре на нас пришла заявка из Воркутинского театра. Спасибо Б. А. Мордвинову. Именно этот театр и стал шансом выжить, не погибнуть среди миллионов, умиравших от лагерных работ. Среди счастливчиков оказались: Козин — он играл в опереттах простаков, Дейнека — певец, в чьем исполнении до войны звучала по радио каждое утро песня «Широка страна моя родная»…».
Путь в Воркуту, по воспоминаниям Валентины Георгиевны, был тоже таким, что «не соскучишься»: «Вновь — дорога. Перед тем как рассадить нас по вагонам, опять попадаю в комнату без мебели, где сидят воровки. Вижу главную — черненькая, хорошенькая, вокруг нее шестерочки бегают. Я уже ученая, знаю, как надо себя вести: «Девочки, возьмите меня к себе в компанию. У меня есть еда, давайте покушаем вместе». На меня выпялились, как на сумасшедшую, — что это, фраер так себя ведет! С другой стороны, раз сама предлагает, почему бы не пообедать? Сели в кружок, поели. Они остались страшно довольны. Во всяком случае, сапоги не украли. Так и поехали с этой девкой: если на каких-либо остановках укладывались на ночлег на нарах, она спрашивала: «Валь, где хочешь спать, наверху или внизу?» Конечно, говорю, наверху — вниз вся труха сыплется. Она тут же сверху сгоняла какую-нибудь воровку, и мы залезали спать. Играли в самодельные карты, в «шестьдесят шесть» — я всегда была заядлой картежницей, но если видела, что моя «подруга», проигрывая, начинала злиться, я незаметно поддавалась ей от греха подальше. Так мы добрались до Воркуты».
Так ссыльные артисты, В. Токарская и ее «военно-полевой муж» Р. Холодов прибыли в Заполярье. Вот цитата из воспоминаний Валентины Георгиевны: «Некоторые заключенные — особо известные актеры — имели пропуск для свободного выхода в город, но при этом не имели права пойти куда-либо кроме театра. И после репетиции, после радостных премьер, цветов от поклонников и криков «браво!» актеры возвращались в свой лагерный барак, где днем и ночью шастали крысы…».
А вот более подробные воспоминания артистки о первых воркутинских впечатлениях: «Нас с Холодовым привезли в одну зону и разместили по баракам. А на следующий день уже повели в театр знакомиться. Вскоре получила пропуск и стала ходить из зоны в театр без конвоя — это составляло километра два. В театре под сценой мне дали маленькую комнатушку с электрической печкой, я там готовила и до спектакля никуда не выходила, а после шла домой к крысам. Да-да. Они жили с нами на равных, не боялись никого. Мы их даже по именам звали. Особенно хорошо запомнили одну — здоровую рыжую крысу без хвоста, самую наглую. Ночью надо было накрываться одеялом с головой, потому что они прямо по головам ходили. Вскоре в этом же бараке мне, как большому театральному деятелю, выделили отдельную кабинку со столом, кроватью и табуреткой. После срока я так и осталась там работать — в Москву-то ехать мне не разрешалось. А куда я еще поеду? В Воркуте меня все уже знали, дали большую комнату в общежитии, платили жалованье. В отпуск можно было поехать куда угодно, я и ездила в Ессентуки, в Крым, в Прибалтику…».
Срок заключения В. Токарской, как мы помним, был на год меньше, чем у Холодова — 5 лет. И у него не было такого пропуска, как у неё: Рафаила ежедневно, вместе с другими заключённые артистами, водили пешком при любой погоде из барака в театр и обратно под конвоем с собаками. Вспоминает бывший зек, ссыльный Леонид Моисеевич Голодин: «В конце сороковых годов я по утрам, идя на работу, видел небольшую колонну заключенных, ведомых из лагпункта в театр. Запомнилась фигура худого, поникшего актера Холодова, еле передвигающего ноги. А вечером, придя в театр, я с восхищением любовался, как тот же Холодов выходил на сцену изящный, обаятельный и весь сверкающий».
В Воркутинском музыкально-драматическом, а позднее драматическом театре Рафаил Холодов не только играл роли в спектаклях. Надо понимать, как следует из источников, что в 1950-52 годах, среди прочего, он исполнял в комедии «Свадьба с приданым» роль Николая Курочкина. С трудом верится, что 50-летний артист играл молодого героя. Однако эта роль Р. Холодова фигурирует в разных открытых источниках… Здесь же, в Воркуте, он поставил спектакли «Русский вопрос» по К. Симонову и «Беспокойное счастье» по Ю. Милютину.
Срок заключения Р. Холодова завершился 7 октября 1950 г. В Воркутинском театре он проработал с 1946 по 1953 г. Реабилитирован, по некоторым данным, в 1954 г. После этого вернулся в Москву, возобновил работу в Театре Сатиры, где проработал с 1953 или 1954 до выхода на пенсию, что произошло в 1960 или 1961 г. Его коллегой по сцене вновь — как в том же театре до войны и в Воркуте — была В. Г. Токарская. Она, в отличие от Рафаила Моисеевича, не уйдет со сцены 60-летней, а останется служить на этих подмостках фактически до самой своей смерти в возрасте 90 лет — до 1996 года…
Уже в 1990-е годы журналист Сергей Капков, записавший очень много воспоминаний Токарской, говорил, что она была трагически одинока: «Первые два замужества были ранними, несерьезными и кратковременными. На фронте она сблизилась с коллегой по сцене — Холодовым. Дважды спасла ему жизнь. Когда они вернулись домой, он ушёл к себе — в семью. Токарская не сказала ему ни слова. Когда же они вновь оказались вместе в ссылке, она вновь спасла его — помогла снять с этапа и устроить в самодеятельность. Но больше — ничего личного…».
Впрочем, «ничего личного» между ними в Воркуте получилось, в том числе, и потому, что в Заполярье она встретила и страстно влюбилась в другого мужчину, что помогло ей забыть Холодова. И до начала 1960-х он вновь стал для неё просто коллегой…
Рафаил Моисеевич ушёл из жизни 21 июля 1975.
НЕКОТОРЫЕ ПУБЛИКАЦИИ О Р. М. ХОЛОДОВЕ
Рафаил Моисеевич Холодов родился в Ростове-на-Дону 18 февраля 1900 года в еврейской семье, фамилия при рождении — Цеймах. В начале 1920-х работал в ростовском театре «Театральная мастерская». В 1925 г. переехал в Ленинград, где стал работать в театре «Балаганчик». В 1927-м переехал в Москву и поступил в Театр сатиры. В том же году женился. Рафаил Моисеевич принадлежит к первой плеяде звёзд московского Театра Сатиры, основанного в 1924 г. Р. М. Холодов успел проработать в нём 14 лет. А потом началась война, которая позже получит название Великой Отечественной, а с ней и мытарства Рафаила Моисевича, которые продлятся долгие, труднейшие 12 лет…
Как мы помним, Р. Холодов служил в Театре сатиры с 1927-го. В 1936-м, после закрытия московского Мюзик-холла, в эту труппу поступила и Валентина Токарская. Уже осенью 1941-го оба они с ещё двумя артистами Театра сатиры вошли в состав одной из первых фронтовых артистических бригад, отправились в действующую армию. И тут пора дать слово Валентине Георгиевне: о том периоде она оставила очень много воспоминаний.
«Сначала на фронт поехал Хенкин. Возвращается и говорит: «Боже мой! Там затишье. Никто не стреляет». Действительно, какое-то время под Москвой так и было. А здесь мы каждый вечер ездили на дачу Театра сатиры в Зеленоградское, так как очень боялись бомбежек, которые начинались ежевечерне ровно в 11 часов. Немцы в этом отношении были очень пунктуальными. Так вот, Хенкин приехал с фронта и стал нас агитировать: «Сидите тут, терпите. А жизнь-то там! В лесу тихо, мирно, слушают, угощают». И мы поехали… В нашей бригаде были: (Яков — Авт.) Рудин, (Рафаил — Авт.) Корф, Холодов и я — з Театра сатиры, из цирка — братья Макеевы и Бугров, из Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко — два певца, Мирсков и Полишина… Директор ЦДРИ и пианист (причем пианист совершенно напрасно поехал, так как пианино не было, а он при бомбежке погиб). Всего — 13 человек. И выехали мы 13 сентября. На каждого выдали по 13 рублей суточных. Номер бригады тоже был 13. Помню, мы смеялись над этим роковым совпадением, не зная, что жизнь наша уже раскололась пополам — на до и после этого дня. Долгие десять лет я буду ждать возвращения в свой родной дом, в комнату с окнами в Оружейный переулок. А Рудин и Корф не вернутся никогда — пропадут без вести…
Прибыли мы в 16-ю армию Рокоссовского. Поставили два грузовика — наша импровизированная сцена. Выступали в лесу. И действительно, до второго октября было тихо. А второго вдруг появились самолеты, а третьего нам из штаба сказали: «Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в 20 армию, в тыл?» Мы молчали. Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А (Рафаил Григорьевич — Авт.)
Корф, самый старейший из нас (ему было 48 лет — Авт.), самый мудрый, заслуженный, говорит: «Неудобно как-то… Что ж мы уедем… Мы уже деньги получили, свой месяц доработаем и тогда поедем». И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает: мхатовцы повернули домой и хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то, вроде как домой. Но из кольца вырваться мы уже не смогли. Корф и Рудин погибли, Холодов был два раза ранен в ногу. Остальные растерялись во время обстрела».
Словом, из окружения артисты не вырвались. Они пытались прорвать его и выйти к своим, скитались по лесам и деревням. В итоге два артиста, Корф и Рудин, погибли, в живых остались лишь Токарская и Холодов, которого Валентина страстно любила. Им пришлось из лесов выйти на жилые территории, занятые фашистскими захватчиками, а там регистрироваться в управе Вязьмы и просить разрешения кормиться своей профессией. Так они попали в плен. Немцы, узнав, что перед ними артисты, предложили выступать им уже для фрицев. Токарская согласилась под страхом смерти, да и в поисках элементарного пропитания выступать перед фашистами. Артисты сколотили новую актёрскую бригаду, сделали небольшую концертную программу и выступали на захваченной территории.
Ещё немного прямой речи самой Валентины Георгиевны — с того момента, как им всё-таки пришлось выйти из лесов на жилую территорию, оккупированную немцами: «В конце концов собралось нас человек пять: мы с Холодовым и трое из цирка — Макеев с женой и клоун Бугров. Вот тут-то опять в мою жизнь ворвался голод. Копали мерзлую картошку. Старушка, которая нас сначала приютила, теперь выгнала: «Надоели вы мне тут! Сидите у меня на шее! Нечем мне вас кормить, убирайтесь!» Пошли на другую квартиру. А когда вывесили объявление о всеобщей регистрации в управе, мы решили сказать, что работаем артистами — есть же театр в городе. Можно и с концертами выступать, хоть что-нибудь заработаем. Зарегистрировались. На следующий день пришел немец русского происхождения — из тех, кто уехал сразу после революции — и предложил показаться ему, представить возможный репертуар. Мы говорим, что нам и надеть-то нечего. «У нас здесь склады есть. Мы дадим вам записку, берите, что найдете». Пошли мы на склад, а там уже кроме марли ничего нет. Я себе подобрала какие-то трехкопеечные босоножки, Валя Макеева помогла сшить из марли бальные платья. Случайно встретили в Вязьме танцевальную пару Платоновых, которая тоже с бригадой попала в окружение. Вместе с ними сделали небольшую концертную программу. Я пела французскую песенку, которую исполнял Мартинсон в «Артистах варьете», Макеев играл на гитаре. А Холодов был страшно цепким к языкам, поэтому он немецкий уже почти освоил и вел у нас конферанс. Выспрашивал, какие у них шутки, выяснял особенности их юмора. Под конец мы все хором пели «Волга-Волга, мать родная» — эту песню они знали. Посмотрели нас и разрешили выступать. Немцы отнеслись к нам доброжелательно, со временем мы даже подружились. Они приходили к нам в гости, сочувствовали. Эти немцы были прекрасны. Это были первые немцы, которые шли воевать, красивые, высокие. Один из них как-то показал нам портрет Ленина — дескать, он партийный, но скрывает. Приносили хлеб, какие-то продукты. Вскоре весь этот цвет погиб, остались хлюпики.
В конце концов, к нам присоединился немец-артист, знаменитейший берлинский конферансье Вернер Финк, взял над нами шефство. Его призвали в армию и самым откровенным способом пользовались его популярностью: достать бензин, боеприпасы и так далее. Отказать ему никто не мог — как наш Хенкин. Этот Вернер Финк съездил в Берлин, привез мне концертное платье, Вале Макеевой — аккордеон и ксилофон, Макееву — саксофон. А клоун Бугров был у нас за аккомпаниатора — сидел за роялем. Ну и примкнувшая к нам балетная пара. Такая у нас сколотилась бригада. С Финком было хорошо. Он устроил нам паек, и раз в день мы получали пищу. Выступали и в русском театре для русской публики, получали русские деньги. Купили теплую одежду. Потом Финк уехал в Берлин и не вернулся. Мы решили, что его арестовали, так как он ничего и никого не боялся, болтал что хотел и ругал Гитлера».
Затем началось немецкое отступление: Смоленск, Могилёв, Гомель, Барановичи — всё дальше и дальше, до самой Германии, где Валентина Токарская и Рафаил Холодов выступали перед русскими военнопленными, расселёнными в небольших городках и занятыми на сельхозработах. Так с октября 1941 по 1944 года вынужденно, для получения пропитания, выступали перед немцами, а потом перед советскими пленными. Вот ее собственные слова:
«И погнали нас в Смоленск, затем в Могилев, в Гомель, в Барановичи, а потом все дальше и дальше до самой Германии. Там нас устроили в учреждение под названием «Винета», где работали все иностранные артисты, выступая перед своими соотечественниками. Нам дали небольшой джаз-оркестр. Я и Холодов делали вдвоем всю программу для наших военнопленных, которые были расселены в небольших городах и работали по хозяйству на владельцев земель. Война шла к концу…».
Холодов тогда ей говорил: «Держись сама и остальных поддерживай, старайся, от нас зависит как люди свои последние часы проживут, не хочется, чтобы в уныние впадали. Изменить мы с тобой ничего не можем, но долг наш артистический радость людям дарить, вот его выполнять и будем».
В тот период Токарская спасла своего жизнь своему коллеге — она закопала его паспорт на имя Рафаила Цеймаха, и весь плен он благодаря ей прошел как донской казак Роман Холодов. Но не всё тут было гладко. Снова обратимся к воспоминаниям артистки:
«В конце войны на Холодова кто-то все-таки донес, что он еврей. Его пришли арестовывать. К тому времени мы с ним были уже, по сути, мужем и женой. На все мои вопросы отвечали: «Не ждите, он не вернется». Я тут же начала бешено действовать: одну свою знакомую русскую девушку, очень хорошенькую, говорящую по-немецки, попросила мне помочь разузнать, где он, что может сделать для него жена. Наконец выяснили, что Холодов в больнице. А попал он туда, потому что был жестоко избит, избит до полусмерти, до неузнаваемости. Начала подавать бесконечные петиции, пыталась убедить их, что Холодов русский, просто он был прооперирован в детстве, что он по происхождению ростовский донской казак. Этой же версии придерживался и Холодов — мы ее заучили еще в Вязьме. В конце концов мы привели двух так называемых свидетелей — одну старую актрису из Смоленска и эстрадника из Москвы Гарро (все почему-то в Берлин попали). Они засвидетельствовали, что знали деда и бабку Холодова, его родителей, что он самый настоящий донской казак — слава Богу, у немцев смутное представление о казачестве! И в апреле 45-го его все-таки выпустили».
А вот как вспоминает В. Г. Токарская о возвращении из плена на родину: «Победу я встретила в Польше, в вонючем подвале. Мы уже ехали в грузовике по направлению к нашей границе. На ночь мы остановились в каком-то польском городе, и вдруг повсюду началась стрельба. Я, конечно, побежала в подвал. Любопытный Холодов пошел посмотреть, в чем дело. Вернулся: «Выходи! Это наши палят в воздух. Победа!» Так закончилась война. И вы думаете, нас отпустили домой? Нет. Мы должны были обслуживать своим искусством тех, кто возвращался в Россию. Пока они ожидали транспорт, пока их допрашивали — где были, что делали, — мы давали концерты. Так и просидели в Загане до ноября. Уезжая, получили премии: Холодов — пианино, а я — аккордеон. Правда, пианино пришлось отдать в Бресте какому-то начальнику, чтобы он нас посадил в вагон, так как сесть в поезд было невозможно — ехали на крышах».
Когда проезжали мимо Вязьмы, Рафаил предложил Валентине: «Нам с тобою обязательно сюда приехать нужно будет, чтобы теперь уже, когда наши немцев победили, концерт в этом городе дать. Жители нас от голода спасали, за наши песни и сценки краюшку хлеба, последние клубни картошки отдавали. Нужно приехать». Однако артисты не могли представить, что вернуться в Вязьму не получится. Они ехали в Москву, но не знали, что уже издан указ о том, что люди, побывавшие в плену, приравниваются к дезертирам и предателям…
Токарская и Холодов вернулись в белокаменную в ноябре–декабре 1945 г. Снова слово самой актрисе: «Приехали в Москву, сразу пришли в Театр сатиры. Труппа была в Иркутске. Нас приняли замечательно: «Слава Богу, вы вернулись! Бедные вы, бедные! Представляем, что вы пережили… Подождите работать — мы вас на курорт отправим, в санаторий — отдохнете». На следующий день нас арестовали».
Да… У Холодова паспорта не было — мы помним, что документ на имя Рафаила Цеймаха Токарская закопала в самом начале войны. А сама она сдала свой паспорт в милицию на прописку… и не успела выдохнуть, как за ней приехал «черный воронок». Незамедлительный обыск, арест, Лубянская тюрьма.
Возобновились допросы и новые обвинения. В обвинении Токарской и Холодову «тройки» по ст. 58.3 УК СССР фигурировали контакты с иностранным государством, находившимся с СССР в состоянии войны, и пособничество врагу. Как пишет в своих воспоминаниях «58 с половиной» кинодраматург Валерий Фрид, поводом послужил донос одного из военных корреспондентов, в чьи руки попало фото, где Токарская и другие артисты снялись вместе с власовскими офицерами.
Так Валентина Токарская получила срок — 4 года ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Рафаилу Холодову за те же «деяния» дали пять лет.
Вот вновь прямая речь самой Токарской — о периоде следствия: «Следователь говорит стереотипную фразу: «Ну, расскажите о ваших преступлениях» Каких преступлениях? О чем он? Что я могла в плену сделать? Я же не героиня. Партизан искать? Я не знаю, где они могли быть. Ни одного партизана в глаза не видела. Кушать мне как-то надо было, у меня есть профессия, вот я этой профессией и занималась, чтобы не умереть с голоду. Так я и отвечала на допросах: «Если виновата, значит виновата» — тихо, мирно себя вела, во всем с ними соглашалась. Суда не было, была тройка. Приговорили к четырем годам — самый маленький срок. Все так и говорили — значит, ни за что. А Холодову дали пять лет, потому что ершился: «Как же вам не стыдно? Я столько вытерпел! Меня били!» Ему в ответ: «Но ведь отпустили же? Милый, так просто не отпускают! Не может быть, чтобы тебя не завербовали». Ну и докричался до того, что получил лишний год. Конфискации имущества у меня не было. Одному из тех, кто проводил в моей квартире обыск, приглянулся мой аккордеон, и он в надежде на конфискацию его забрал. Теперь же, когда меня привезли на вокзал для отправки на этап, этот человек прибежал к поезду и притащил мой аккордеон».
По этапу Токарскую повезли в точку Печорлага — в лагерь в Вологде. Вот как, по ее словам, это было: «Поехали. Ехали в страшном вагоне со сплошными нарами. Кормили только селедкой с хлебом — так почему-то было принято. В уборную не пускали. В Вологде посадили в пересыльную тюрьму, набили нами большие пустые комнаты. Воровки тут же украли у меня еду и теплую одежду, остался только аккордеон, потому что из рук не выпускала. Увидев его, начальство обрадовалось: «Будешь для нас играть!» — «Но я не умею. Я только на рояле играю». — «Ничего-ничего, все наши музыканты такие!» Так и оставили меня в этом маленьком лагере, отправили на общие работы — стоя по пояс в ледяной воде, вытаскивать на берег огромные бревна, которые приплывали по реке. После такого непривычного времяпрепровождения я приходила и падала без сил. Но одна женщина-врач устроила меня в санчасть медсестрой — все-таки полегче. Научила выписывать по-латыни лекарства, ставить клизмы и даже делать подкожные впрыскивания».
Там же, в вологодском пересыльном лагере, она искала — и нашла Рафаила Холодова, которому по той же статье дали пять лет лагерей. Вот опять её слова: «Перед тюрьмой был двор, где ожидали дальнейшей участи приехавшие эшелонами из Москвы. Я каждый день туда бегала посмотреть, не привезли ли Холодова. И дождалась. В один из летних солнечных дней 46-го я увидела его, сразу же узнала, хотя сидел он ко мне спиной, в облезлой шубе, бритый наголо и печальный. «Сиди тут, — говорю я ему, — никуда не уходи! Я сейчас!» (будто от него зависело, где сидеть, куда идти). Сама побежала к начальнику лагеря объяснять, что мой муж приехал, что он режиссер и такую им художественную самодеятельность сделает, какой свет не видывал. Что его нужно скорее снимать с этапа и придумать для него какую-нибудь должность. И лагерное начальство сняло Холодова с этапа, они засуетились и оставили его заведующим этой самой самодеятельности. Так судьба опять свела нас вместе. Я тогда работала в санчасти, а Холодов в «придурках» ходил. Числился он на службе в конторе, но дела для него в лагере так и не нашли. Где-то раздобыл гитару, трубу, плюс мой аккордеон — вот такой оркестр организовал. А вскоре на нас пришла заявка из Воркутинского театра. Спасибо Б. А. Мордвинову. Именно этот театр и стал шансом выжить, не погибнуть среди миллионов, умиравших от лагерных работ. Среди счастливчиков оказались: Козин — он играл в опереттах простаков, Дейнека — певец, в чьем исполнении до войны звучала по радио каждое утро песня «Широка страна моя родная»…».
Путь в Воркуту, по воспоминаниям Валентины Георгиевны, был тоже таким, что «не соскучишься»: «Вновь — дорога. Перед тем как рассадить нас по вагонам, опять попадаю в комнату без мебели, где сидят воровки. Вижу главную — черненькая, хорошенькая, вокруг нее шестерочки бегают. Я уже ученая, знаю, как надо себя вести: «Девочки, возьмите меня к себе в компанию. У меня есть еда, давайте покушаем вместе». На меня выпялились, как на сумасшедшую, — что это, фраер так себя ведет! С другой стороны, раз сама предлагает, почему бы не пообедать? Сели в кружок, поели. Они остались страшно довольны. Во всяком случае, сапоги не украли. Так и поехали с этой девкой: если на каких-либо остановках укладывались на ночлег на нарах, она спрашивала: «Валь, где хочешь спать, наверху или внизу?» Конечно, говорю, наверху — вниз вся труха сыплется. Она тут же сверху сгоняла какую-нибудь воровку, и мы залезали спать. Играли в самодельные карты, в «шестьдесят шесть» — я всегда была заядлой картежницей, но если видела, что моя «подруга», проигрывая, начинала злиться, я незаметно поддавалась ей от греха подальше. Так мы добрались до Воркуты».
Так ссыльные артисты, В. Токарская и ее «военно-полевой муж» Р. Холодов прибыли в Заполярье. Вот цитата из воспоминаний Валентины Георгиевны: «Некоторые заключенные — особо известные актеры — имели пропуск для свободного выхода в город, но при этом не имели права пойти куда-либо кроме театра. И после репетиции, после радостных премьер, цветов от поклонников и криков «браво!» актеры возвращались в свой лагерный барак, где днем и ночью шастали крысы…».
А вот более подробные воспоминания артистки о первых воркутинских впечатлениях: «Нас с Холодовым привезли в одну зону и разместили по баракам. А на следующий день уже повели в театр знакомиться. Вскоре получила пропуск и стала ходить из зоны в театр без конвоя — это составляло километра два. В театре под сценой мне дали маленькую комнатушку с электрической печкой, я там готовила и до спектакля никуда не выходила, а после шла домой к крысам. Да-да. Они жили с нами на равных, не боялись никого. Мы их даже по именам звали. Особенно хорошо запомнили одну — здоровую рыжую крысу без хвоста, самую наглую. Ночью надо было накрываться одеялом с головой, потому что они прямо по головам ходили. Вскоре в этом же бараке мне, как большому театральному деятелю, выделили отдельную кабинку со столом, кроватью и табуреткой. После срока я так и осталась там работать — в Москву-то ехать мне не разрешалось. А куда я еще поеду? В Воркуте меня все уже знали, дали большую комнату в общежитии, платили жалованье. В отпуск можно было поехать куда угодно, я и ездила в Ессентуки, в Крым, в Прибалтику…».
Срок заключения В. Токарской, как мы помним, был на год меньше, чем у Холодова — 5 лет. И у него не было такого пропуска, как у неё: Рафаила ежедневно, вместе с другими заключённые артистами, водили пешком при любой погоде из барака в театр и обратно под конвоем с собаками. Вспоминает бывший зек, ссыльный Леонид Моисеевич Голодин: «В конце сороковых годов я по утрам, идя на работу, видел небольшую колонну заключенных, ведомых из лагпункта в театр. Запомнилась фигура худого, поникшего актера Холодова, еле передвигающего ноги. А вечером, придя в театр, я с восхищением любовался, как тот же Холодов выходил на сцену изящный, обаятельный и весь сверкающий».
В Воркутинском музыкально-драматическом, а позднее драматическом театре Рафаил Холодов не только играл роли в спектаклях. Надо понимать, как следует из источников, что в 1950-52 годах, среди прочего, он исполнял в комедии «Свадьба с приданым» роль Николая Курочкина. С трудом верится, что 50-летний артист играл молодого героя. Однако эта роль Р. Холодова фигурирует в разных открытых источниках… Здесь же, в Воркуте, он поставил спектакли «Русский вопрос» по К. Симонову и «Беспокойное счастье» по Ю. Милютину.
Срок заключения Р. Холодова завершился 7 октября 1950 г. В Воркутинском театре он проработал с 1946 по 1953 г. Реабилитирован, по некоторым данным, в 1954 г. После этого вернулся в Москву, возобновил работу в Театре Сатиры, где проработал с 1953 или 1954 до выхода на пенсию, что произошло в 1960 или 1961 г. Его коллегой по сцене вновь — как в том же театре до войны и в Воркуте — была В. Г. Токарская. Она, в отличие от Рафаила Моисеевича, не уйдет со сцены 60-летней, а останется служить на этих подмостках фактически до самой своей смерти в возрасте 90 лет — до 1996 года…
Уже в 1990-е годы журналист Сергей Капков, записавший очень много воспоминаний Токарской, говорил, что она была трагически одинока: «Первые два замужества были ранними, несерьезными и кратковременными. На фронте она сблизилась с коллегой по сцене — Холодовым. Дважды спасла ему жизнь. Когда они вернулись домой, он ушёл к себе — в семью. Токарская не сказала ему ни слова. Когда же они вновь оказались вместе в ссылке, она вновь спасла его — помогла снять с этапа и устроить в самодеятельность. Но больше — ничего личного…».
Впрочем, «ничего личного» между ними в Воркуте получилось, в том числе, и потому, что в Заполярье она встретила и страстно влюбилась в другого мужчину, что помогло ей забыть Холодова. И до начала 1960-х он вновь стал для неё просто коллегой…
Рафаил Моисеевич ушёл из жизни 21 июля 1975.
НЕКОТОРЫЕ ПУБЛИКАЦИИ О Р. М. ХОЛОДОВЕ
Р. М. Холодов, фото: МБУК «Воркутинский музейно-выставочный центр»
Оперетта «Беспокойное счастье» Прик, Холодов, Белоусова, Вигорская, фото: МБУК «Воркутинский музейно-выставочный центр»
В. Г. Токарская, Р. М. Холодов в спектакле «Русский вопрос»
